Помощи западных союзников хватило на то, чтобы действующую советскую армию (примерно 10 млн. чел.) одеть, обуть и кормить в течение всей войны, насытить ее средствами связи и автотранспортом; каждый третий солдат, танк, самолет, артиллерийское орудие противника были уничтожены советскими воинами американской взрывчаткой и порохом.

Оружие, которым провоевала всю войну Красная Армия, не могло быть произведено советской военной промышленностью без тех незаменимых стратегических материалов, которые поступали от стран-союзниц (собственные их источники были потеряны для советской экономики в 1941 году).

Со второй половины 1943 года западные союзники достигли полного превосходства в воздухе и довели интенсивность бомбардировок германских стратегических объектов до максимума. Военная промышленность Германии оказалась на грани катастрофы. Дневники и воспоминания обитателей германских городов об англо-американских бомбардировках 1943–1945 годов рисуют картины кромешного ада. Этот ад, непрерывно нарастая, длился день за днем, месяц за месяцем и год за годом (днем бомбят американцы, ночью – англичане, днем – американцы, ночью – англичане, днем…).

Западные союзники своим воздушным наступлением (еще до высадки в Нормандии) нанесли Германии невосполнимый урон, подорвавший ее возможности сопротивляться наступлению армий коалиции и с запада, и с востока.

Западные союзники уничтожили 70% германской авиации и разрушили 90% мощностей по производству авиационного топлива для люфтваффе, одновременно обеспечив горючим половину боевых вылетов советской авиации.

Западные союзники уничтожили практически весь надводный и подводный флот «держав оси», сломили бешеное сопротивление японской армии в бассейне Тихого океана, разгромили итало-германский поход к источникам стратегического сырья в Азию и Африку, подготовили и осуществили крупнейшие в военной истории высадки в Италии, южной Франции и Нормандии.

Соединенные Штаты Америки еще до вступления в войну объявили себя «арсеналом демократии» и в течение всей войны выполняли эту миссию. Убедиться в этом можно, внимательно рассмотрев следующую таблицу. В ней приводятся объемы произведенной военной продукции по годам в сопоставимом выражении (в млрд. долл. в ценах 1944 года):

Можно, конечно, по-человечески понять весьма распространенную обиду: мы, дескать, столько крови пролили, столько людей положили, а тут вдруг в победителях оказываются еще и те, кто и десятой доли тех жертв не принес на алтарь победы («они ж на нашей крови в победители вылезли!»)! Но будем справедливы – хоть через столько десятилетий. А ответственных за океан нашей крови в той войне лучше искать все-таки не за Ла-Маншем и Атлантикой, а чуточку поближе, по-восточней…

Советский Союз располагал в достаточном количестве всеми необходимыми  природными ресурсами и материальными запасами для большой длительной войны. Нефти («крови войны») в СССР добывалось втрое больше, чем в Европе. «Хлеба промышленности» – угля и стали – Германия и завоеванная ею Европа добывали и производили больше, но остро не хватало никеля, марганца, молибдена, вольфрама – материалов, которые превращают обыкновенную сталь («кипучку») в танковую броню и спецсталь для артиллерийских стволов. Европа в мирное время во многом кормилась привозным зерном, и поэтому в условиях блокады континента английским флотом обеспеченность германской империи продовольствием оказалась ниже, чем СССР втрое.

По количеству работо- и боеспособного населения Советский Союз намного превосходил своего противника.

система всеобъемлющего контроля  над населением в СССР складывалась изнутри – давно, постепенно и основательно. Психология жизни в «осажденной крепости» глубоко въелась в сознание большинства населения. К 40-м годам сталинская система  обеспечивала гораздо большую производственную и боевую отдачу от всех республик Союза, чем получал нацистский режим от своей только что завоеванной «лоскутной» империи.

Общее соотношение уже имевшихся вооружений позволяло строить перед войной весьма оптимистичные планы военной кампании против Германии. К лету 1941 года Красная армия имела 22 тысячи танков (в вермахте – 5,5 тысяч); военно-воздушные силы СССР располагали 23 тысячами самолетов, в то время как ВВС Германии и всех ее союзников в общей сложности имели около 9 тысяч машин; 115 тысячам стволов советских артиллерийский орудий и минометов вермахт мог противопоставить лишь 88 тысяч.

Уже в ходе европейской войны и немецкая, и советская армии начали оснащаться боевой техникой нового поколения (средние и тяжелые танки, новейшие типы самолетов). К лету 1941 года Красная армия не уступала вермахту в количестве самых современных боевых машин. По своим боевым возможностям cоветские средние танки Т-34 значительно превосходили самые мощные германские машины, а тяжелых танков (типа советских КВ) на вооружении вермахта не было вовсе ФОТО.

Полностью отмобилизованная германская армия насчитывала 8,5 миллионов человек. Численность Красной армии к июню 1941 года была меньше – 5,7 миллионов человек, но все было готово (вооружение, офицерский состав) для того, чтобы в первую же неделю всеобщей мобилизации довести ее до 11 миллионов, а в дальнейшем СССР имел возможность поставить под ружье еще около 20 миллионов солдат.

Слабой стороной Красной Армии была недостаточная профессиональная подготовленность ее офицерского корпуса. Сталин планомерно и последовательно истребил старый командный состав вооруженных сил: только в 1937 – 38 годах были казнены или брошены в концлагеря половина командиров полков, почти все командиры бригад и дивизий, все командиры корпусов, все командующие военными округами, большинство армейских политработников, многие преподаватели военных учебных заведений.

Места расстрелянных заняли новые офицеры, среди которых было немало способных, талантливых командиров, но в военном деле никакой талант не может заменить многолетнего опыта руководства массами людей, вооруженных мощной и разнообразной техникой. Подготовить до большой войны полноценных командиров было практически невозможно – около 40% советских офицеров к 1941 году не окончило даже средних военных училищ.

У государства появились новые, необычайно могущественные средства воздействия на человека, позволяющие управлять не только его поведением, но и мыслями, и даже чувствами.

Основы знаний об окружающем мире современный человек получает не столько в семье (как это было раньше), сколько от воспитателей, учителей, через книги, газеты, радио, кино и т. д. Все эти каналы обучения, воспитания, информации и эмоционального воздействия в СССР к началу 30-х годов оказались полностью сосредоточены в руках государства и подчинены личному контролю Сталина.

В начале 30-х годов в СССР была создана система обязательного начального (четырехлетнего) образования. В городах большинство детей оканчивали школы-семилетки. В срочном порядке создавались вузы и техникумы для подготовки квалифицированных промышленных специалистов. Вся эта система подчинялась жесткому централизованному контролю. С «революционной» самодеятельностью 20-х годов в деле воспитания было покончено. В школах и вузах восстановили жесткий единообразный порядок и дисциплину, никаких отклонений от государственной программы в содержании обучения не допускалось. Каждый человек должен был получить в школе целостную «единственно верную» картину мира – одинаковую для всех жителей СССР.

Жесткий государственный контроль установили в 30-е годы и над всеми людьми творческих профессий – «свободным художникам» в СССР места не было. Писатели, композиторы, художники, скульпторы, режиссеры, артисты были объединены в «творческие союзы», которые фактически стали еще одним «рычагом» государственной машины.

Только государство определяло, кто из них «народный» артист, кто «заслуженный», кто «живой классик», кто просто «талант», а кто «отщепенец» или «литературный подонок». В результате строжайшего цензурного и идеологического отбора «массы» могли читать, слушать и видеть только то, что из всей творческой продукции тщательно отобрало для них государство – и лично Сталин.

Система государственного «контроля над душами» стала не менее важной опорой тоталитарной власти, чем массовый террор НКВД и ГУЛАГа, – а со временем и более эффективной. Поколения, родившиеся в тридцатые годы, стали первыми поколениями действительно советских людей.

Чудовищные масштабы насилия над страной в период коллективизации и индустриализации заставили содрогнуться даже многих «твердокаменных» большевиков. Внутри партии стали расти антисталинские настроения.

Начиная с 1934 года Сталин начал целенаправленно и методично истреблять тех, кого привыкли считать «истинными», «идейными» коммунистами, – ветеранов партии с дореволюционным стажем, видных участников революции, гражданской войны.

Технически расправа со «старой гвардией» оказалась возможной потому, что Сталин через «своих людей» полностью контролировал карательные органы (НКВД – Народный комиссариат внутренних дел) и все средства массовой пропаганды. Но самое главное – уничтожение активных большевиков, которые только что провели жесточайшие кампании коллективизации и индустриализации, поддерживалось и одобрялось большинством населения страны.

К середине 30-х годов люди в полной мере ощутили на себе последствия «большого скачка». Разница между светлыми ожиданиями и реальными результатами «социалистического» переворота удручала. Как же так получилось? – ведь идеи-то прекрасные! – не иначе, вмешались какие-то «темные силы»… В общественном сознании бродила мысль о том, что во всех страданиях народных, во всех жестокостях власти виноваты замаскировавшиеся «враги», злокозненные «вредители». Эти массовые настроения сталинская пропаганда умело довела до накала истерики.

При этом самого Сталина та же пропаганда представляла единственным защитником вновь обездоленных, надежным «другом народа», который сам окружен коварными заговорщиками. Но не дадут погубить страну и ее вождя грозные, бдительные и никогда не ошибающиеся «органы»! Они с помощью трудящихся выявят, разоблачат и уничтожат презренных наймитов империализма, шпионов и диверсантов, у которых руки по локоть в народной крови!..

В 1936-38 годах по всей стране прошла серия открытых судебных процессов над «старыми большевиками», еще недавно возглавлявшими партию и страну. На глазах у потрясенной публики обвиняемые каялись в чудовищных преступлениях против собственного государства и требовали для себя самых суровых наказаний. Это была наглядная демонстрация того, что врагом советской власти может оказаться любой, и никакие прошлые заслуги здесь ничего не значат.

«Большой террор». В середине 30-х годов развернулся «Большой террор», продолжавшийся (с периодическими спадами и всплесками) до самой смерти Сталина. Через несколько лет в партии (и в живых) практически не осталось тех, кто ее когда-то создавал и вел к власти.

Занимать должность секретаря парторганизации, директора завода, председателя колхоза, начальника стройки и т. п. было в эти годы смертельно опасно – на место «разоблаченных» и казненных «врагов народа» назначались новые люди, которых очень часто вскоре ждала участь их предшественников. Молниеносные карьеры заканчивались тюрьмой, лагерем или расстрелом. Только за один 1937 год руководство краевых, областных и республиканских партийных и советских органов полностью сменилось по 4 – 5 раз!

Методично, планомерно истреблялось старое «начальство» и во всех ведомствах – от наркомата путей сообщения до армии, от аппарата Советов и профсоюзов до службы внешней разведки и Коминтерна. Не избежали общей участи и сами грозные «органы» – и начинавший «Большой террор» Генрих Яг`ода, и сменивший его на посту главы НКВД Николай Ежов (он выполнил в 30-е годы основной объем «работы») также были расстреляны как «враги народа». Вслед за ними в тюрьмы отправлялись и их подчиненные – недавние палачи сами оказывались на месте своих жертв.

«Большой террор» быстро распространился практически на все слои населения. Обвинить в «шпионаже», «измене Родине», «контрреволюционной агитации», «организации террористических актов или диверсий» и т. п. могли практически любого. «Политическими» преступлениями стали считаться хулиганство, хищение государственной собственности и т. п. В тюрьме могла оказаться и библиотекарша, у которой по недосмотру на полках остались книги «врагов народа», и школьный учитель, в недостаточно сильных выражениях заклеймивший на уроке бывших героев революции, и заводской мастер, у которого на участке произошел несчастный случай, и неграмотный мужик, использовавший газету с портретом вождя «не по назначению»… Достаточным основанием для ареста было простое знакомство с кем-либо из уже арестованных «врагов народа».

Никто не был застрахован от попадания в застенки НКВД, ничто не являлось гарантией безопасности, но меньше всего шансов выжить в эти годы было у людей неординарных, самобытных, чем-то выделяющихся из общей массы, живущих «своим умом». Зато наступило раздолье для абсолютно подлых и беспринципных – анонимный донос на начальника, соперника, соседа стал надежным средством решить самые разнообразные личные проблемы – от ускорения карьеры до расширения жилплощади.

Основная масса жертв отправлялась в ГУЛАГ [Государственное Управление лагерей] или на казнь без долгих и сложных юридических процедур. Суды обходились не только без адвоката и свидетелей, но часто и без присутствия самого обвиняемого – приговор выносился заочно, объявлялся обвиняемому и приводился в исполнение немедленно, без всяких обжалований. Но и при такой повышенной «пропускной способности» репрессивная машина в эти годы была перегружена и едва справлялась с огромным объемом «работы». Все тюрьмы были переполнены, часто заключенных набивали в камеры так, что они не могли не только лежать, но и сидеть, а по ночам в тюремных дворах ревели моторы грузовиков – так глушили звуки выстрелов и крики жертв при расстрелах.

Территориальные подразделения НКВД, как и все советские ведомства, получали «сверху» плановые разнарядки – сколько «врагов народа» следует выявить и уничтожить. Как правило, местные карательные органы просили у «центра» дополнительных лимитов на разоблачение и отстрел «вредителей». Их задача была облегчена официальным разрешением применять к допрашиваемым «меры физического воздействия». Пытками из арестованных выбивали показания против их друзей, товарищей, сослуживцев, а когда те попадали в руки следователей, из них также выбивали показания на людей, с которыми они были знакомы на воле, – и такая «цепная реакция» продолжалась вплоть до специального указания или исчерпания заданной «нормы».

Как правило, вслед за арестом главы семьи «брали» и его родных – вплоть до несовершеннолетних детей. Для таких случаев существовала особая статья обвинения – «член семьи изменника Родины». Жены публично отрекались от арестованных мужей, детей на пионерских и комсомольских собраниях вынуждали клясться в ненависти к родителям, «оказавшимся» шпионами одновременно нескольких вражьих разведок. Но и это далеко не всегда их спасало – они были заложниками следователей НКВД, и судьба детей часто зависела от «признаний» арестованного.

ГУЛАГ.    Лагеря НКВД второй половины 30-х годов недаром прозвали «истребительно-трудовыми» [их официальное наименование – «исправительно-трудовые», ИТЛ] – режим содержания в них оставлял попавшим туда мало шансов выжить. «Врагов народа» убивали непосильным трудом и голодом. Но прежде чем погибнуть, заключенные успевали внести свой вклад в «строительство социализма», работая на рудниках, лесоповале, на стройках пятилеток. Обширные области на Крайнем Севере, в Восточной Сибири, на Чукотке осваивались исключительно трудом заключенных. Лагеря получали производственные планы, как и обычные предприятия.

В конце 30-х годов получили широкое распространение так называемые «шарашки» – специальные тюрьмы, в которых заключенные ученые, инженеры и конструкторы разрабатывали новые образцы военной техники. Труд заключенных стал одним из необходимых элементов «плановой социалистической экономики».

Численность казненных, отправленных в лагеря и ссылки в годы «большого террора» до сих пор не поддается точному подсчету. Известно лишь, что счет шел на миллионы. В 50-е годы, когда начали пересматривать приговоры сталинской поры, реабилитированных оказалось около 20 миллионов человек (и это при том, что пересмотр судебных дел коснулся тогда далеко не всех)

Страх перед всемогущим государством стал общим чувством, уравнивающим всех советских людей, важнейшим «мотором» государственной экономики и надежнейшей гарантией политической стабильности. Но одновременно такими же общими чувствами были восхищение государством, преклонение перед его силой, почти религиозный, священный трепет перед его вождем. Эти чувства целенаправленно воспитывались самим государством.

В конце 1932 – первой половине 1933 года разразилась катастрофа. «В наказание» за то, что колхозы самых хлебородных и скотоводческих районов (Украина, Поволжье, Северный Кавказ, Западная Сибирь, Казахстан) пытались уклониться от сдачи хлеба и мяса государству,  произведенное там продовольствие было полностью вывезено. Начался голод – голод, опустошительнее которого не знала отечественная история, первый голод, который сознательно организовало само государство, отказавшееся хоть чем-нибудь помочь 30 миллионам своих граждан.

Вымирали целые деревни, из жалости родители убивали собственных детей, было и людоедство. Толпы обезумевших и обессилевших от голода крестьян брели к железным дорогам, по которым мимо них под охраной шли составы с экспортным хлебом [3,8 млн. т – в 1932 и 1933 годах], подходили к оцепленным войсками городам и умирали на их окраинах.

Ни одного слова о происходящей трагедии не просочилось в советскую печать, молчали испуганные горожане, отоваривавшие свои продуктовые карточки, только о новых победах колхозного строя и невиданных темпах индустриализации говорили руководители СССР. Никто тогда не считал, сколько населения мучительно вымерло в тот страшный год. По разным сегодняшним оценкам, жертвами этого голода стали от 4 до 9 миллионов человек.

Это был последний удар, окончательно обескровивший деревню, от которого она уже не смогла оправиться – открытые выступления против «колхозного строя» почти прекратились. К середине 30-х годов практически все крестьяне стали «колхозниками».

Деревня была не только «очищена» от наиболее самостоятельных и активных хозяев, но и деморализована: большинство из оставшихся крестьян не только не заступились за своих соседей, но так или иначе содействовали этим расправам и даже участвовали в дележе конфискованного имущества сосланных. В такой обстановке зимой 1929 – весной 1930 года началась «сплошная коллективизация» – принудительное объединение всех нераскулаченных крестьян в общие хозяйства (колхозы). Фактически это была конфискация главного крестьянского имущества – земли, скота, орудий труда.

Высшие партийные руководители объезжали коллективизируемые губернии, призывали к решительности, тысячами исключали из партии колеблющихся, заменяли работников, не сумевших добиться в своих районах массового вступления крестьян в колхозы. 25 тысяч рабочих-коммунистов были направлены в деревни для «социалистической перековки» крестьян-собственников.

К весне 1930 года в борьбе с разрозненным сопротивлением крестьянства наметился перелом – в колхозы записалось больше половины семей. Но цена этого «перелома» для сельского хозяйства страны была катастрофической.

Подавляющее большинство крестьян воспринимали свое вступление в колхоз не как начало новой трудовой жизни, а как конец жизни прошлой – трудной, но своей собственной, – как свое окончательное поражение. Только этим можно объяснить то, что, подписав заявление о вступлении в колхоз, крестьянин резал подлежащих сдаче в общественное стадо овец, свиней, коров и даже лошадей («конец света!»). За несколько месяцев поголовье скота сократилось больше, чем за все годы гражданской войны: лошадей и коров – на 1/3, свиней – вдвое, овец – в 2,5 раза, сколько было порезано домашней птицы – никто не считал

Людей можно было заставить записаться в колхоз, отдать туда свою землю, но заставить их работать там в этот первый год государству оказалось не под силу – весенний сев 1930 года на колхозных полях был сорван. Осознав это, Сталин на время приостановил безумную гонку за стопроцентной коллективизацией. Вслед за разрешением свободного выхода из колхозов к единоличной жизни тут же вернулась половина «записавшихся».

Но оказалось, что возобновить свое хозяйство практически невозможно – сданный в общее стадо скот возвращать никто не собирался, землю для единоличника нарезали за тридевять земель от деревни, на неудобьях, а спецналог для него ввели такой, что на уплату его надо было отдать чуть ли не весь урожай. В районы с низким процентом коллективизации переставали завозить какие-либо товары. Уже на следующий год почти все вышедшие вынуждены были вернуться в колхозы – на этот раз вполне «добровольно». Новую, колхозную жизнь, смирившись, все же пришлось начинать.

Выгоды от коллективизации для государства проявились очень быстро: хотя надой от колхозной коровы в среднем снизился почти до «козьего» уровня (меньше 1000 литров в год), а сбор зерна упал на 10%, зато государственные заготовки увеличились сразу вдвое – выкачивать урожай из общего колхозного амбара оказалось гораздо легче и безопаснее. Хлеб из деревни выметался буквально «под метелку», заготовители в погоне за плановыми цифрами изымали даже семенные запасы новорожденных колхозов. На запад и к морским портам потянулись эшелоны с зерном – в 1931 году его экспорт по сравнению с 1929 годом вырос в 17 раз!

В эти кризисные годы мировые рынки были затоварены; в других странах кое-где зерно сжигали, потому что цены на него были бросовыми. Но чем ниже падали цены, тем больше хлеба вывозилось из СССР – ведь государству, в отличие от фермеров, он доставался практически даром.

Крестьяне сразу поняли, кому принадлежит на самом деле собранный ими урожай в «самостоятельном» коллективном хозяйстве. Чтобы прокормиться самим, ими был изобретен невиданный в мире способ уборки: днем (все вместе) – косами и жатками, а по ночам (поодиночке) – ножницами, состригая колосья в домашний тайник. В ответ советское государство в 1932 году принимает одно из самых своих драконовских постановлений, прозванное в народе «законом о трех колосках», по которому колхозников стали сажать в лагеря на 10 лет даже за малейшее хищение колхозного имущества. Крестьяне стали тайком посылать на колхозные поля своих детей «стричь колоски», – в ответ государство распространило все виды уголовной ответственности и на детей, начиная с двенадцатилетнего возраста.

Сталинская партия поставила задачу «раскрестьянить» деревню, полностью изменить характер труда, весь образ жизни сельских жителей – превратить индивидуальный труд крестьян-собственников в совместный коллективный труд всей деревни, где каждый работник был бы лишь малой, несамостоятельной  частичкой большого и многолюдного хозяйства, в котором ему лично ничего не принадлежит.

Перейти к такому коллективному хозяйствованию была не прочь часть беднейшего крестьянства, потерявшая надежду самостоятельно и в одиночку выбиться из нужды. Но подавляющее большинство сельских хозяев вовсе не желало добровольно, собственными руками ломать вековой уклад своей жизни. Чтобы сломить сопротивление крестьянской массы, был применен уже опробованный в годы гражданской войны прием: расколоть крестьянство, натравить деревенскую бедноту на односельчан, сумевших наладить эффективное, доходное, «справное» хозяйство.

Осенью 1929 года по решению ЦК ВКП(б) по всей стране начала разворачиваться гигантская операция «раскулачивания». Фактически вне закона были объявлены все крестьяне, державшие в хозяйстве больше одной лошади, нанимавшие в страдную пору работников, арендовавшие землю в дополнение к собственному наделу, содержавшие мельницу и т. д.

Инструкции – кого считать «кулаками» – были написаны для каждого района. Но на практике этот вопрос решался проще: приезжал в село партийный уполномоченный, собирал вечером «бедняцкий актив», и они вместе намечали жертвы завтрашней расправы по собственному разумению.

Приходя наутро в намеченный двор, «раскулачиватели» выводили всю семью от мала до велика из дому, сажали на подводу или в сани и отправляли в ближайший город или на железнодорожную станцию, где она попадала под конвой органов безопасности (ГПУ); оставшиеся в избе домашние вещи соседям-«активистам» разрешалось поделить между собой, а земля, весь двор, скотина и рабочий инвентарь считались уже собственностью организуемого в те же дни колхоза.

В каждой деревне, как бы бедна (или богата) она ни была, выполнялся спущенный «сверху» план – раскулачить 5 – 7% дворов, живших лучше, чем все остальные. При этом не имело значения, благодаря чему выбились «в люди» их хозяева, – они оказались зажиточнее других, и это было вполне достаточным основанием для того, чтобы их разорить и навсегда изгнать из родных мест.

Плановые задания по ликвидации лучших хозяев деревни повсеместно местные «активисты» перевыполняли вдвое, а то и втрое – в среднем за годы коллективизации «раскулачено» было от 10 до 15% дворов. [Если учесть, что в это время насчитывалось 26 миллионов единоличных хозяйств, а «раскулачивали» в основном большие семьи, то можно ориентировочно подсчитать, сколько людей в общей сложности подверглось этой экзекуции]

Товарными эшелонами или на баржах «кулацкие» семьи вывозились в малонаселенные северные районы и выгружались в чистом поле или в тайге – сколько из них осталось в живых, а сколько погибло от голода, холода и эпидемий, неизвестно до сих пор. Там, где «спецпоселенцам» удавалось выжить и построить новую деревню, появлялась комендатура с охранниками – для того, чтобы пресекать побеги и заставить ссыльных выполнять государственные повинности (как правило, на лесоразработках). Ссылка «раскулаченных» считалась вечной.

Деревня была не только «очищена» от наиболее самостоятельных и активных хозяев, но и деморализована: большинство из оставшихся крестьян не только не заступились за своих соседей, но так или иначе содействовали этим расправам и даже участвовали в дележе конфискованного имущества сосланных.

Я Господь Бог твой…

Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим.

Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли.

Не поклоняйся им и не служи им…

Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно…

Помни день субботний, чтобы святить его…

Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле…

Не убивай.

Не прелюбодействуй.

Не кради.

Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего.

Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего.

«Война возникает вовсе не в силу каких-то неразрешимых мирным путем противоречий и конфликтов – разрешить можно все, а копится в глубине человечьей тьмы. …Люди чувствуют ее приближение в себе самих, они выдыхают войну вместе с углекислым газом и потому так тяжко нагруз воздух.

Если без дураков – людям хочется войны. Хочется не только генералам.., а чиновникам, мелким служащим, бухгалтерам, счетоводам, инженерам, трудягам, земледельцам, молодым парням и многим женщинам. Устали от рутины, безнадеги, неспособности шагнуть за малый круг своей судьбы, от необходимости отвечать за семью, детей, самих себя, рассчитывать каждую копейку и ничего не значить в громадности социального равнодушия.

Вот почему бывают войны. Вот почему их нельзя предотвратить ни уступками, ни доброй волей, ничем».

Юрий Нагибин, писатель