«За год до смерти, в 1724 г., Петр Великий подписал указ  о создании в Петербурге Академии наук, выписав в нее из Германии ученых. Два дотошных немца, трудившиеся в 30 — 60-е годы XVIII в., Иоганн Готфрид Байер и Герард Фридрих Миллер, покопавшись в летописях, выявляют то самое известие о призвании варягов в его первоначальной версии и в своих ученых диссертациях излагают ее в качестве самой правдоподобной. Их, впрочем, заинтересовала не столько фигура Рюрика… сколько происхождение слова «русь». В соответствии с летописью и привлекая дополнительные доказательства, академики заявили, что имя Российской империи — скандинавского происхождения.

Несмотря на большой вклад этих ученых… в изучение источников по истории России, обобщающего труда по русской истории не существовало, и тогда, как язвительно заметил их соотечественник и коллега историк Август Людвиг Шлецер, «императрица Елизавета Петровна приказала написать оную химии адьюнкту Ломоносову».

Вот тут-то и ударили первые пушки в великой войне, с перерывами продолжающейся до наших дней.

Для Ломоносова отрицание варяжского происхождения слова «русь» стало краеугольным камнем в аргументации, призванной опровергнуть версию об организующей роли «немцев» в истории России…

Острый спор угас в царствование Екатерины II, когда рассуждения о том, хорошо или плохо приглашать иностранцев на русский престол, были явно не к месту. Но нужно сразу же отметить, что проблема, волновавшая Ломоносова, для других русских историков XVIII — начала XIX в, практически не существовала. Без особых возражений принимали известие о призвании варягов М.М. Щербатов, Н.М. Карамзин… И в XIX, и в начале ХХ в. традиционная версия не вызывала возражений у крупных историков; ее принимали М.П. Погодин, С.М. Соловьев, В.О. Ключевский, М.Н. Покровский. Но и линия Ломоносова не умерла, и некоторые авторы время от времени все же подвергали сомнению то норманнское происхождение Рюрика, то сам факт призвания варягов; впрочем, подобные работы не вызывали особого резонанса в исторической науке…

То, что сейчас представляется нам вечной и чрезвычайно острой проблемой нашей исторической науки, приобрело действительную остроту лишь в 30-е годы нашего столетия, и диктовалось это не научными, а политическими причинами. В какой-то степени это явилось ответом на активизацию германской историографии в связи с созданием Третьего рейха… Пытаясь доказать неполноценность славян, их неспособность к самостоятельному развитию, германские историки выдвигают тезис об организующей роли германского начала в Польше, Чехии, на Руси, используется и рассказ летописи о призвании варягов, которые и объявляются создателями Русского государства.

В этих условиях (а также в атмосфере насаждаемого в стране страха перед иностранным окружением) в советской историографии неожиданно происходит очередная «переоценка ценностей». Вся предшествующая, не очень мощная критическая литература, подвергавшая сомнению варяжскую теорию, вдруг неожиданно становится генеральной линией советской исторической науки.  Историки отрицают роль варягов в образовании Русского государства, а заодно и факт их призвания на княжение, существование самого Рюрика, и, разумеется, возможность скандинавского происхождения названия Руси. Такая позиция представляется теперь патриотической, а следовательно, единственно допустимой и верной; она попадает в школьные и университетские учебники (а, как сказала английская писательница Жозефина Тэй, «миллионы школьных учебников не могут ошибаться») и проникает в общественное сознание…

Торжество воинствующего антинорманизма в нашей историографии, по всей вероятности, дело прошлое… Пока мы знаем далеко не все. Но постепенно, отбрасывая эмоции, не имеющие ничего общего с наукой, мы приближаемся к истине, стараясь представить себе реальные процессы, предшествовавшие образованию Русского государства».

(историки А. Турилов, С. Думин)