Европа в эпоху промышленной революции
XIX век. На пути к индустриальному обществу
Со времен появления человека подавляющее большинство людей на Земле занималось непосредственным добыванием хлеба насущного — земледелием и скотоводством. Даже в «городской» Европе в середине 18 века для трех четвертей населения сельское хозяйство было главным источником средств к существованию.
Способы обработки земли на протяжении столетий хоть и совершенствовались, но очень медленно, и крестьянское благосостояние зависело гораздо больше от погоды, чем от любых властей или рыночных цен. Главным богатством была земля, и крупные землевладельцы-аристократы повсеместно господствовали в политической и общественной жизни.
Бурные события Реформации, религиозных войн, Просвещения касались в основном жизни духовной и политической. И лишь в конце 18 века начался переворот, опрокинувший все устои массовой повседневной, бытовой жизни, причем не только в Европе, но, со временем, и во всем мире.
ИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО: НОВЫЕ ПРОБЛЕМЫ
Промышленный переворот и его последствия. В середине 18 века в Англии начался промышленный переворот, т.е. переход от ручного труда в промышленности к машинному. Путь от изобретения первой механической прялки до внедрения в производство прядильных машин, приводимых в движение паровыми двигателями, был проделан очень быстро — к двадцатым годам 19 века ручное прядение в Англии было вытеснено машинным полностью, «стопроцентно».
Машинный «бум» в текстильной промышленности сопровождался быстрым совершенствованием технологий в металлургии, резко выросший спрос на топливо подтолкнул к переходу с древесного угля на каменный, и т. д. — изобретения и усовершенствования следовали одно за другим, преображая старые и порождая новые промышленные отрасли.
Домашнее ремесло и труд сельских надомников были вытеснены фабричным производством. Фабрики, с изобретением парового двигателя, больше не были «привязаны» к рекам и ручьям и переместились в города — поближе к рабочей силе и рынкам сбыта. За несколько десятилетий тихие немноголюдные городки вырастали в крупные промышленные центры. В середине 19 века в городах уже жило больше англичан, чем в сельской местности, а общая протяженность железных дорог на острове превысила 10 тыс. км.
Такой рост городов был бы невозможен, если бы одновременно с промышленным переворотом не происходило быстрое увеличение производства продуктов питания и технических культур. В Англии сельское хозяйство оказалось подготовленным к рывку промышленности — уже в 18 веке средневековое общинное землепользование и натуральное хозяйство практически сошло на нет, — вся земля перешла в частную собственность и стала использоваться гораздо рациональнее, чем прежде. Фермеры-арендаторы, в отличие от крестьян, работали на рынок и, в условиях жесткой конкуренции, старались постоянно совершенствовать свое производство. Промышленный массовый выпуск улучшенных сельскохозяйственных орудий давал им для этого новые возможности.
В результате промышленного переворота впервые в истории человечества разделение труда достигло такого уровня, когда практически все люди стали зависеть друг от друга — от рынка.
Резко расширился список насущно необходимого для широких масс населения — в каких бы тяжелых условиях ни жили рабочие на заре индустриальной цивилизации, они потребляли больше, чем крестьяне. А растущий спрос подстегивал быстрое развитие промышленности.
Промышленная революция сопровождалась настоящим демографическим взрывом. Население Европы с 1800 до 1900 года удвоилось (и это при том, что за это столетие из нее эмигрировали, в основном в США, десятки миллионов человек). Быстрее всего росло население тех стран, в которых были выше всего темпы роста промышленности; лидером была Англия — в 19 веке ее население выросло почти вчетверо.
Промышленная революция в разных странах развивалась далеко не одновременно. Лидерами ее в Европе были Англия и Бельгия; Францию и Германию она затронула позже, Австрию и Италию — еще позже; в скандинавских странах индустриализация развернулась только в начале 20 века.
Экономические различия между европейскими странами стали более заметными, но несмотря на это Европа стала гораздо более единой, чем прежде. Этому способствовали быстрое развитие транспорта и средств связи, а также многократное увеличение объемов торговли между промышленными и сельскохозяйственными районами.
Распад традиционного общества. Индустриализация резко ускорила и довела до конца начавшийся за несколько веков до этого распад традиционного общества.
В традиционном обществе каждый человек жил в коллективе, в сложной системе личных отношений и связей. Эти отношения были, в основном, принудительными, человек не сам их строил, а получал при рождении. Почти так же, как невозможно выбрать родителей, он не мог выбирать и соседей, и работодателей (или работников). Вся жизнь его протекала на виду, каждый его шаг был под контролем, но зато он всегда мог рассчитывать на помощь «своих».
В эпоху промышленной революции население Европы стало гораздо более подвижным, чем прежде. Миллионы людей добровольно или вынужденно срывались с насиженных мест и в поисках лучшей жизни ехали в города, в другие страны и даже на другие континенты — возможности стали гораздо шире, человек уже не чувствовал, что его место в жизни определено при рождении. Отрываясь от своих корней, от устоявшегося жизненного уклада, люди пускались в свободное и рискованное плавание по волнам капризной рыночной стихии, в которой уже не было «своих», и можно было рассчитывать только на собственные силы.
Контроль и опека оставались позади, на смену личным связям приходили формальные, договорные отношения. Лишившийся защиты и помощи общины человек мог положиться только на закон и власть — роль государства в его повседневной жизни возрастала многократно.
Поэтому 19 век стал временем, когда появился массовый интерес к политике, к разнообразным вариантам организации общества и государства. Идеи о разумном государственном устройстве, полученные в наследство от Просвещения, подверглись критическому переосмыслению и из отвлеченных теорий превратились в практические идеологии зарождавшихся политических партий.
Консерватизм: реакция на Просвещение. Французская революция ужаснула многих в Европе — зрелище завоеванной народом свободы, быстро переросшей в кровавый террор, заставило усомниться в том, что человеческий разум способен заменить «старый хлам» чем-то лучшим. По сравнению с якобинской диктатурой, да и с наполеоновской империей, «старый порядок» во Франции выглядел не таким уж гнусным; все увидели, что его безоглядное разрушение обернулось бедствиями для всей Европы.
Пришлось вспомнить старую мысль, прочно забытую в век Разума, о том что, какими бы неразумными ни казались сложившиеся порядки, к их изменению следует подходить с величайшей осторожностью и решаться на перемены лишь в том случае, если без этого уж совсем никак нельзя обойтись. Приверженцы этой идеи стали называться консерваторами («охранителями»).
В разных европейских странах конкретные политические программы консерваторов были разными — настолько же, насколько были различны сложившиеся там государственные системы (английский консерватор в начале 19 века был приверженцем гражданских свобод и парламентской монархии, немецкий же — сторонником абсолютизма и жесткой государственной дисциплины).
От консерваторов нельзя было услышать «Дух времени требует…», они считали, что право на существование имеет лишь «органичное», естественно выросшее, подтвержденное практикой, а не придуманное беспокойным человеческим умом.
Консерваторы призывали действовать «в духе национальных привычек и традиций», а не «абстрактных принципов». Быстрый распад традиций в эпоху промышленного переворота вызывал их глубокую тревогу, а побеждающий в обществе «дух торгашества и рационализма» внушал отвращение.
Все консерваторы сходились на том, что высшей ценностью для государства должно быть сохранение порядка, и вся политика должна быть подчинена, прежде всего, этой цели. Поэтому политики консервативного направления призывали имущих не пренебрегать своей «традиционной ролью естественных покровителей бедняков». Консервативные политики нередко были склонны прислушиваться к рабочим массам и законодательно ограничивать произвол предпринимателей, чтобы не доводить недовольство до «точки кипения».
Социализм: конструирование «идеального общества». В годы промышленного переворота массовое недовольство условиями жизни было очень велико — и среди наемных промышленных рабочих, и среди мелких лавочников, ремесленников, крестьян. Резкое усиление конкуренции лишало их привычных, «своих» клиентов и покупателей, снижало цены, разоряло вполне добросовестных тружеников. Неудивительно, что жестокая и неуправляемая рыночная стихия в глазах многих была страшной напастью, от которой необходимо как можно скорее избавиться. Ведь в конкурентной борьбе побеждали только немногие сильнейшие, остальных же ждало разорение!
На волне этого негодования в первой половине 19 века выросли и стремительно распространились по Европе социалистические учения.
В своих книгах и статьях социалисты доказывали, что чудесный прогресс техники позволяет уже совсем скоро создать идеальное, счастливое общество — надо только избавиться от анархии, порождаемой конкуренцией частных собственников, и заменить ее разумной организацией производства, построенной на общности имуществ:
«Эта система общности… положит конец раздорам, порокам, преступлениям и установит самый совершенный общественный порядок, спокойствие и счастье для всех граждан… При общности не может быть ни воров, ни пьяниц, ни лентяев…, тяжбы и банкротства станут при ней неизвестны,… суды, наказания, тюрьмы, жандармы и прочее будут бесполезны» (Этьен Кабе, один из первых социалистов)
Социалисты думали, что человек по самой своей природе добр и хорош, и только дурная организация общества уродует и искажает его природные свойства. И самым страшным пороком общественного устройства является «неравенство, порождающее эгоизм и безразличие, зависть и ненависть». Достаточно обеспечить всеобщее равенство, и «все пороки исчезли бы, уступив место братству, любви и самоотверженности».
Что же касается путей к этому всеобщему равенству, то поначалу большинство социалистов предлагало начать организовывать общественные мастерские и сельскохозяйственные коммуны, в которых все имущество находилось бы в общей собственности работающих, и все доходы распределялись бы поровну.
На возражения, что в таких коллективах у человека не будет никаких стимулов к труду, они отвечали так:
«В общественных мастерских личный интерес ничем не ущемляется, поскольку каждый работник участвует в прибылях. Единственный ограничитель заключается в том, что доля отдельного работника не может увеличиться без соответственного увеличения доли всех остальных. Таким образом, дух соревновательности не подавляется, а становится чище, личный интерес из повода для вражды превращается в средство достижения согласия и подготовляет братство» (Луи Блан, известный французский социалист)
Ранние социалисты — Роберт Оуэн, Шарль Фурье, Этьен Кабе и другие не призывали к революциям, они надеялись достичь воплощения своих идеалов силой убеждения — так же, как действовали первые христиане.
Их идеи действительно привлекали к себе многочисленных сторонников, в том числе и богатых, готовых жертвовать свои капиталы на организацию экспериментальных коммун. Однако все эти опыты оканчивались полной неудачей — подобные предприятия не выдерживали конкуренции с частными и обычно могли существовать лишь на пожертвования энтузиастов. Как только поток пожертвований иссякал, коммуны разорялись — и это несмотря на то, что их организаторы, как правило, стремились набирать туда только достаточно трудолюбивых и квалифицированных работников. Первоначальная идея о том, что самые порочные и ленивые легко перевоспитаются в коммунистической атмосфере общественных предприятий, была быстро опровергнута самой жизнью.
Неудачи «социальных изобретателей» не убили саму социалистическую идею, но заставили новых ее приверженцев провозгласить, что переход к социализму возможен только в масштабах всего общества — а значит, социалисты должны завоевать политическую власть.
В вышедшем в 1848 году «Коммунистическом манифесте» Карл Маркс и Фридрих Энгельс призвали пролетариев (т.е. неимущих) всех стран к социалистическому общественному перевороту.
«Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма…
Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией.
Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
(из «Манифеста Коммунистической партии»)
Так из мирного учения социализм стал революционной теорией.
Марксизм. Маркс был убежден, что ему удалось открыть законы, по которым развивается человечество с древнейших времен. Согласно его теории, все народы, хотя и с разной скоростью, проходят в своем развитии одни и те же стадии — первобытно-общинный строй, рабовладельческий, феодализм, капитализм. Каждая из этих ступеней основывается на более совершенных орудиях труда, приносит людям больше богатства и свободы, чем предыдущая (крепостной свободнее, чем раб, наемный рабочий — чем крепостной). И в рабовладельческом, и в феодальном, и в капиталистическом обществе богатства, создаваемые трудом большинства населения, сосредоточены в руках абсолютного меньшинства. До наступления капитализма такая концентрация еще относительно скудных богатств в руках немногих была необходима для развития общества. Капиталистический строй многократно ускоряет экономический рост и технический прогресс, он впервые создает условия для материального процветания всех людей — и препятствует этому лишь неуемная жадность собственников-капиталистов.
Маркс утверждал, что от капитализма остается всего лишь один шаг до «царства свободы», в котором люди забудут, что такое материальная нужда и будут трудиться не из-под палки (как раб и крепостной), но и не под страхом голодной смерти (как наемный рабочий) — а лишь ради реализации своих творческих способностей.
Естественно, при этом отпадет надобность в государственном аппарате насилия — постепенно исчезнут тюрьмы, полиция, армия, свободные люди будут сами собой управлять. А путь к этому «царству свободы» — коммунизму — лежит через социалистическую революцию.
Осуществить такой общественный переворот, по мнению марксистов, способны только неимущие, пролетариат — не имея никакой собственности, он борется не за свои только материальные выгоды, а за справедливое общество для всех: «Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, приобретет же он весь мир!».
Ради подготовки мировой пролетарской революции Маркс и Энгельс взялись за организацию международного социалистического движения и создали его руководящее ядро — Интернационал. К концу 19 века во многих европейских странах сформировались многочисленные и авторитетные марксистские партии (они называли себя социал-демократическими). По-настоящему влиятельной общественной силой социал-демократы стали, однако, лишь в следующем столетии.
Либерализм: идеология индустриального общества.
И консерваторы, и социалисты первой половины 19 века сходились в своем неприятии «дикого капитализма». И только либералы выступали защитниками строя, основанного на свободе и конкуренции.
Еще на заре промышленного переворота шотландский философ и экономист Адам Смит доказывал, что частная инициатива — свободная, ничем не сдерживаемая и никем не направляемая — способна лучше всего обеспечить рост общественного богатства. Никакое государственное регулирование не способно заставить служить обществу эгоистические частные интересы — такое под силу лишь «невидимой руке рынка».
Следующие десятилетия блестяще подтвердили эти выводы — английская промышленная революция целиком и полностью создавалась частными предпринимателями без малейших усилий и затрат со стороны государства. Свобода личности оказалась не только «неотчуждаемым естественным правом» человека, но и залогом прогресса всего общества.
Вслед за Адамом Смитом либеральные писатели, экономисты и политики 19 века доказывали, что общество свободных людей в условиях конкурентного рынка способно к саморегуляции и само решает свои проблемы гораздо лучше, чем это может сделать любое правительство. Некоторые из них были убеждены, что любое вмешательство государства, ограничивающее свободу личности приносит только вред, ибо притупляет чувство личной ответственности и ослабляет благотворную борьбу за существование (поэтому они выступали даже против введения обязательного школьного образования, страхования и пенсионного обеспечения). Другие не доходили до таких крайностей, но все были согласны в том, что государство не должно играть роль опекуна своих граждан и препятствовать конкурентной борьбе.
Важной проблемой для либералов первой половины 19 века был вопрос о демократии.
Мыслители Просвещения под демократией понимали правление большинства народа. Однако опыт французской революции показал, что такое правление на практике ущемляет права и свободы граждан гораздо более жестко, чем абсолютизм — идея демократии оказалась скомпрометирована. Консерваторы объявили ее «опасной иллюзией», а социалисты — бесполезной. Отношение же либералов к демократии было более сложным.
Либеральные мыслители признавали, что общественные дела должны решаться в соответствии с волей большинства и что право участвовать в управлении государством входит в число неотъемлемых прав человека. Однако они подчеркивали, что даже власть большинства (как и любая другая) не имеет права вторгаться в частную жизнь человека.
Бенжамен Констан первым высказал мысль, что «современная свобода» — это, прежде всего, свобода человека от государства, что право игнорировать государство не менее и даже более важно, чем право участвовать в управлении им. Даже весь народ в полном составе должен быть признан «мятежником», если он стесняет свободу одного-единственного гражданина.
Либерализм в 19 веке широко распространился по всей Европе и за ее пределами; лозунги свободы и демократии повсеместно подрывали устои старых политических режимов. Лишь немногие европейские страны прошли через 19 век без кровавых политических потрясений.
БИТВЫ ЗА СВОБОДУ
Становление либеральной демократии. Наиболее яркий пример стабильности и мирного разрешения общественных проблем представляла собой Англия.
Несмотря на свое господство на мировом промышленном рынке и самый высокий в Европе средний уровень жизни, Англия раннеиндустриальной эпохи вовсе не была страной всеобщего процветания: все «болезни» распада традиционного общества, проявились здесь раньше и острее, чем в других странах.
Путешественников из более «отсталых» стран поражала нищета перенаселенных городских трущоб, кошмарные условия детского и женского труда на фабриках и шахтах, грязь и копоть индустриальных центров, бессердечие фабрикантов по отношению к рабочим.
Однако при всем том, таких вспышек насилия, как в странах континентальной Европы, Англия не знала.
Страна вошла в индустриальную эпоху с почти такой же архаичной политической системой, как и остальные — в начале 19 века правом голоса обладали только землевладельцы; выборы проводились открытым голосованием с многочисленными злоупотреблениями, вроде подкупа и угроз. Политика оставалась «спортом для аристократии».
Но в то же время гражданские, личные права были в Англии защищены лучше, чем где бы то ни было. Несовершенства правительства ощущались не так болезненно, поскольку его возможности влиять на частную жизнь граждан были эффективно ограничены законами.
Кроме того, работоспособность английского парламентаризма во многом определялась рано сложившейся здесь устойчивой двухпартийной системой. Победившая на выборах партия (консерваторы или либералы) формировала правительство, которому при такой системе была обеспечена поддержка парламента до следующих выборов: конфликт между законодательной и исполнительной властями был исключен, обе ветви власти несли равную ответственность за проводимую политику. И либералы, и консерваторы были профессиональными политиками и, по мере расширения избирательного права, стремились привлечь к себе новые слои избирателей, выражая их интересы. Поэтому принципиальных различий между партиями постепенно становилось все меньше; консервативные правительства проводили не менее важные реформы, чем либеральные.
В реформах нуждался, прежде всего, новый и быстро растущий класс английского общества — наемные промышленные рабочие.
Еще на заре индустриализации, в конце 18 века, английские промышленные рабочие стали объединяться в союзы (тред-юнионы) для совместной борьбы за улучшение условий труда. Они добились официального своего признания, как представителей наемных работников, и даже, хотя и со многими ограничениями, добились разрешения на забастовки.
Начиная с 30-х годов 19 века английский парламент начал заниматься рабочим законодательством — первым был принят закон, ограничивающий эксплуатацию детского труда. В 1838 году ассоциация рабочих собрала более миллиона подписей под «Народной хартией», содержащей требования всеобщего избирательного права для мужчин, тайного голосования и оплаты труда депутатов парламента. Хартия предъявлялась парламенту трижды (в последний раз, в 1848 году под ней стояло уже более 6 миллионов подписей) — и хотя парламент трижды ее отклонял, но не считаться со столь массовым и организованным движением депутаты не могли.
Постепенно была проведена серия избирательных реформ, предоставивших большинству рабочих право голоса; открытое голосование было заменено тайным. К началу 20 века практически все взрослые мужчины в Англии обладали политическими правами.
В том же направлении, но гораздо менее мирно, развивались и все остальные европейские страны.
Век революций. По завершении наполеоновских войн монархи победивших держав торжественно восстановили «законный порядок» в Европе, вновь посадив на троны представителей свергнутых династий. Заключив «Священный союз», монархи России, Австрии, Пруссии, Англии договорились совместно поддерживать этот «законный порядок» и не допускать более его насильственных изменений.
Однако, с таким же успехом можно было организовать «священный союз» против смены времен года — Европа вступала в самый бурный век своей политической истории, и установленный порядок начал рушиться уже через несколько лет.
В 1820 году подготовленные тайными обществами революции в Испании, Португалии и Италии вынудили монархов согласиться на восстановление конституций, в свое время данных этим странам Наполеоном. «Священный союз» помог подавить эти революции и восстановить на юге Европы абсолютизм, но придать ему прочность в той обстановке, которая складывалась в Европе, не могли никакие силы.
«Июльская» революция во Франции
В июле 1830 года восстание парижан заставило бежать из Франции последнего короля «законной» династии Бурбонов — Карла X. Но и сменившего его на троне Луи Филиппа Орлеанского через 18 лет постигла та же судьба. В 1848 году Франция во второй раз в своей истории была провозглашена демократической республикой, и опять отвоеванное народом всеобщее избирательное право вскоре привело к установлению диктатуры.
На состоявшихся в 1848 году президентских выборах с триумфом (75% голосов) победил племянник Наполеона Бонапарта Луи Наполеон, обещавший своим избирателям восстановление порядка и «сильную власть». В 1851 году он при практически всенародном одобрении разогнал Национальное собрание (парламент) и вскоре провозгласил себя императором Наполеоном III. Вторая республика во Франции, таким образом, не прожила и четырех лет.
Судьба. Луи Наполеон (Наполеон III)
Революционные потрясения во Франции каждый раз отзывались эхом по всей Европе.
Революционная борьба в первой половине 19 века была окружена романтическим ореолом; ее герои-мученики пользовались общеевропейской популярностью, служили образцом для подражания молодежи всех стран; антимонархические, республиканские идеи распространялись все шире. В тщетных попытках воспрепятствовать проникновению этой «революционной заразы» монархи ограничивали свободу слова, запрещали радикальные политические организации, распускали парламенты, но этим только подогревали революционные настроения.
Эпоха абсолютизма кончилась, власть монархов повсюду ограничивалась конституциями и парламентами. Однако и это не приносило политической стабильности: революционное воодушевление масс быстро уступало место разочарованию в парламентской «говорильне» и стремлению к «сильной» власти. В некоторых европейских странах абсолютистские режимы сменялись конституционными, монархии — республиками и обратно по несколько раз.
К началу 20 века абсолютных монархий в Западной Европе не осталось, но и либеральная демократия утвердилась лишь в немногих странах.
Национализм. Борьба за свободу в 19 веке нередко переплеталась с борьбой за национальное единство и независимость.
В начале 19 века границы государств на карте Европы имели мало общего с границами расселения народов. Однонациональные государства занимали меньшую часть европейской территории.
Единственным славянским народом, имевшим собственное независимое государство, были русские. Остальные славяне входили в состав Австрийской, Османской (турецкой) и Российской империй.
Немцы и итальянцы, напротив, имели «слишком много» собственных государств — осколков средневековой Священной Римской империи. То, что осталось от ее наследства к 19 веку, сохраняла империя Габсбургов (Австро-Венгрия), в которой австрийские немцы составляли меньшинство населения, удерживая под своей властью венгров, чехов, словаков, хорватов, словенцев и др.
Самым крупным из собственно германских государств была Пруссия; остальные немцы жили в мелких и мельчайших независимых королевствах, княжествах, герцогствах, епископствах, курфюршествах и т. п. Итальянских государств на карте Европы было восемь, причем два из них — Венеция и Ломбардия — находились под властью Австрии.
Настоящий «этнический кошмар» представляла собой Османская империя, объединявшая под властью турок греков, румын, болгар, сербов, албанцев, македонцев («наследство» Византийской империи) и целый ряд арабских государств.
Для современного человека такое положение кажется противоестественным и взрывоопасным, однако еще в 18 веке в этом не видели ничего ненормального.
Само понятие «нация» относительно новое. На протяжении многих веков люди осознавали себя жителями определенной местности, подданными своего государя, но не представителями нации. Когда в средние века тот или иной монарх предъявлял свои права на какие-то земли, он доказывал их не тем, что там живут люди, говорящие на одном с ним языке, а тем, что эти земли когда-то принадлежали его предкам.
В 19 веке ситуация резко изменилась; именно принадлежность к нации стала определять самосознание европейца. Нация в сознании людей стала представляться как некая «сверхличность», наделенная собственным сознанием, разумом и волей.
Появилась идея суверенитета нации, т.е. ее права самостоятельно определять свою судьбу. Отсутствие суверенитета, как и раздробленность нации, начали ощущаться как кровоточащая рана, требующая срочного «лечения» — стремления к национальной независимости, национальному единству резко усилились.
Возобладало мнение, что каждая нация должна иметь свою государственность, а каждое государство должно строиться на национальной основе
Национализм стал основным источником военных конфликтов 19 века. Все войны, которые велись в Европе в этом столетии вплоть до I Мировой войны, были так или иначе связаны с процессом национального «размежевания». И обретение независимости, и объединение раздробленных наций требовали вооруженной борьбы.
Объединение Италии и Германии. Подъем национальных чувств в политически раздробленных Германии и Италии начался в эпоху наполеоновских войн. На протяжении нескольких десятилетий либеральные националисты-романтики пытались добиться объединения своих государств революционным путем, через головы многочисленных монархов.
В 1848-49 годах, когда революционная волна прокатилась по всей Европе, депутаты от многочисленных германских государств пытались договориться о добровольном объединении, но так и не смогли примирить разнообразные амбиции. Итальянские патриоты также подняли в эти годы восстания почти на всем Аппенинском полуострове, но безуспешно. Лозунг «через свободу к единству» осуществить не удалось.
Во второй половине 19 века дело объединения перешло от революционеров к политикам и, в конце концов, увенчалось успехом. В объединении Италии ведущую роль сыграл либеральный премьер-министр одного из итальянских королевств Камилло Кавур, Германии — «железный канцлер» Пруссии Отто фон Бисмарк.
Пруссия, победив свою немецкую соперницу Австрию, сумела объединить в конце 60-х годов 19 века множество германских княжеств в единое государство, в 1870 году разгромила попытавшуюся противодействовать этому Францию и отняла у нее две богатые углем и железной рудой провинции (Эльзас и Лотарингию). После этого прусский король Вильгельм был торжественно провозглашен императором объединенной Германской империи. В Европе возникло новое сильное государство.
Чуть позже после нескольких войн завершился и процесс объединения Италии.
Национализм разрушает «старые» империи. Под властью Габсбургов в старейшей в Европе Австрийской империи многие века бок о бок с австрийскими немцами жили венгры, чехи, словаки, словенцы, хорваты и другие народы. Это сосуществование не всегда было мирным и идиллическим, однако государство в целом было достаточно сильным и устойчивым. В 15 — 17 веках оно успешно отражало натиск на Европу турок-османов, которому объединенные империей народы не могли бы противостоять поодиночке.
К 19 веку турецкая Османская империя уже не могла представлять угрозы для европейских государств, а главным врагом империи Габсбургов стал набирающий силу национализм этнических меньшинств, в сумме составлявших большинство ее населения.
На волне европейских революций 1848 года чехи и венгры восстали и потребовали национальной независимости. Чешское восстание Габсбургам удалось подавить самостоятельно, а против венгров пришлось просить военной помощи у русского царя Николая I.
«Весна народов». Европейские революции 1848-49 годов
В 1867 году империя была преобразована в двуединую монархию Австро-Венгрию, но полученное венграми равноправие подхлестнуло национальные чувства славянских народов империи — чехи и поляки потребовали от Австрии предоставить им такие же права; хорваты добились автономии от Венгрии. Сохранение целостности государства требовало от Габсбургов все больших усилий.
Еще сложнее было положение в турецкой Османской империи. В ее состав входили настолько разные народы, что удержать их под одной «крышей» в эпоху национального пробуждения было бы чрезвычайно трудно даже сильному и могущественному государству. Могущество же Османской империи осталось в прошлом; после двух проигранных России войн в конце 18 века она сохраняла большую часть своих территорий только благодаря взаимной «ревности» соседних европейских держав.
На протяжении 19 и начала 20 века независимости от Турции добились Греция, Румыния, Сербия, Черногория, Болгария.
По мере достижения национального суверенитета националистические чувства не только не ослабевали, но зачастую еще и усиливались. Во второй половине 19 столетия национальные интересы, национальное могущество (или наоборот, национальное унижение) стали занимать огромное место в сознании миллионов европейцев.
Национализм повсеместно вырождался в шовинизм — убежденность в превосходстве своей нации над всеми остальными; игра на национальных чувствах стала самым надежным и дешевым способом обретения популярности для политиков.
«Политические партии распустились в национальные — это не только шаг за революцию, но шаг за христианство. Общечеловеческие стремления католицизма и революций уступили место языческому патриотизму, и честь знамени осталась единственной неприкосновенной честью народов” (Александр Герцен)
Разрушая старые империи, национализм способствовал быстрому росту новых — колониальных — империй.
ИМПЕРИАЛИЗМ
В 19 веке Европу охватила настоящая лихорадка территориальных захватов. Проникновение европейских торговцев во все уголки мира постепенно шло еще со времен великих географических открытий, однако в 19 веке речь шла уже не просто о выгодной торговле. Бурно растущая промышленность нуждалась в новых источниках сырья, дешевой рабочей силе и рынках сбыта готовой продукции. Степень вмешательства европейцев во внутренние дела других народов резко усилилась: ведь теперь они нуждались не просто в торговых связях, но в надежных гарантиях безопасности предпринимательства, а значит, в соответствующей администрации и законах. Поэтому «освоение» мира, лежащего за пределами Европы, стало делом государственным и постепенно превратилось в главное содержание внешней политики всех промышленно развитых держав.
В то время как в Европе пробудившееся национальное самосознание народов разрушало «старые» империи и препятствовало экспансии любой, даже самой могущественной державы, остальной мир еще предоставлял огромные возможности для такой экспансии. В феодальных государствах Востока европейцам противостояли не сплоченные нации, а правители слабые в военном отношении, остро нуждающиеся в деньгах, часто враждующие друг с другом и не пользующиеся поддержкой собственного населения. Подчинить их своему влиянию, а потом и полному контролю не составляло большого труда.
Технологическое (прежде всего, военное) преимущество европейцев делало некогда великие цивилизации Востока беззащитными. Даже небольшие западные страны сумели установить свой контроль над обширными территориями (например, Бельгия объявила своей добычей бассейн реки Конго в Африке, а Голландия — огромный архипелаг Индонезию).
Время, когда на земном шаре могли независимо друг от друга существовать совершенно разные цивилизации, кончилось. Фактически все неевропейские страны встали перед выбором: либо покориться европейскому владычеству (так случилось с Индией, Индокитаем, племенами «черной» Африки) — либо самостоятельно начать модернизацию, перестройку на европейский лад экономики, политической и культурной жизни (этим путем начиная с 1867 года решительно двинулась Япония).
Даже в тех случаях, когда народ и правительство страны оказывали яростное сопротивление, технологическое и военное преимущество европейцев решало дело в их пользу. Ярчайшим примером такого рода является Китай.
Гибель Срединной империи. До середины 19 века правительство Китая строго придерживалось политики самоизоляции. Однако после сокрушительных поражений от относительно малочисленных сухопутных и морских сил англичан и вынужденного открытия страны для европейских торговцев сохранять наивную уверенность в собственном превосходстве над «варварами» стало для китайских правителей трудно.
«Опиумные войны» — насильственное «открытие» Китая для европейцев
Императорское правительство признало, что Китай нуждается в «самоусилении» путем заимствования технических и, прежде всего, военных достижений европейцев. Предполагалось, что такое заимствование возможно без каких-либо реформ в политической и культурной жизни Китая.
В Китае начали создаваться инженерные, военные, медицинские учебные заведения западного образца; высокопоставленные сановники заводили судоверфи и заводы, производящие вооружения; началось строительство железных дорог. Но вся политическая система Китая при этом оставалась в неприкосновенности; претенденты на чиновничьи должности сдавали те же экзамены, что и столетия назад, никакого «разрушения традиций» и «преклонения перед Западом» не допускалось.
Но такой «курс на самоусиление» оказался провальным. После очередного сокрушительного и унизительного поражения армии от иноземцев в стране началось массовое движение против «заморских дьяволов», сопровождавшееся разрушением всего иностранного — железных дорог, машин, оружия. Срединная империя одновременно объявила войну восьми державам — Англии, Франции, Германии, России, США, Японии, Австро-Венгрии и Италии. Кончилось это для Китая плачевно — окончательной потерей суверенитета. Сторонники модернизации Китая подняли революцию и отстранили от власти последнего императора, — и страна на четыре десятилетия (до 1949 года) погрузилась в кровавую кашу гражданской войны.
В 19 столетии подавляющее большинство европейцев не понимали, насколько драматичен тот конфликт цивилизаций, который вызывала их экспансия во всем мире. Строя в «диких» странах заводы, железные дороги, прокладывая телеграфные линии, заводя школы, Европа гордилась своей цивилизаторской миссией и отказывалась понимать протесты «цивилизуемых». Постепенно в колониальных странах вырастали тонкие прослойки европейски образованных людей, но они не стали прочной опорой колонизаторов — наоборот, именно эти европеизированные элиты и возглавили в следующем столетии движения за независимость. Начатому в 19 веке процессу объединения человечества в единую всемирную цивилизацию предстоял еще долгий и трудный путь.
Европейское искусство второй половины 19 века
Читать дальше: