«В мае 1931 г. нас перебросили на кладку коксовых печей. Кладка здесь сложная, – из наших каменщиков никто на такой не работал. Здесь работали французы, и они дали норму 0,5 тонны. Плановый отдел увеличил до 0,8 тонны. Но когда я подсчитал, то понял, что какая бы ни была сложная работа, а тонну-то уж сделать можно. Мы выдвинули тонну.

Французы косились на нас, считали чудаками и сердились, особенно, когда мы еще новый встречный [план] выдвинули – 2,2 тонны. Потом мы и эту цифру перекрыли, давая до 3,8 тонны.

Французы несколько раз бросали работу и со злостью уходили, потому что не успевали за нами смотреть.

В конце концов французы удрали, уехали совсем, и цех мы построили без них. …

За нашей работой в течение 2 месяцев изо дня в день и даже ночью наблюдали писатели Панферов и Ильенков…

– Когда ты не бываешь на работе? – спрашивал меня Панферов.

Что я мог ответить? Когда мы кончали первую батарею в подарок XVI партийной конференции, то я в течение 4 дней не уходил с печи, домой не являлся. Подушкой для отдыха мне служила рельса, а чтобы было помягче, подкладывал брезентовые рукавицы.

Как раз перед этим у меня заболела жена, и я ее отправил в Томск, а дома остались двое ребят, одному 3 года, другому 7 лет. И вот, на второй день после моего ухода младший сынишка заболел и скоропостижно помер. Я под производственным угаром забыл про ребятишек. На пятый день прихожу домой и вижу – младший мой ребенок помер, а старший где-то ходит по площадке и ищет меня. Соседи также ходили и искали, но не нашли. А трупик начал уже пахнуть. Делать нечего, надо хоронить, а после пришлось хорошенько выпить. Пил за победу и пил за горе.

Потом мы работали на домне»